Полина
Захар сто тысяч раз намекал мне на то, что мои профессиональные амбиции не стоят затрат энергии.
Что работать мне вообще не обязательно.
Я знаю, что рассчитывать на яркую карьеру в области юриспруденции мне не стоит, но это не значит, что я не буду пытаться построить хоть какую-нибудь. Никогда не считала, что будет легко, но это не значит, что я не буду пытаться найти свое место в жизни. Мне кажется, что без него я просто растворюсь в пространстве, ведь мой отец… моя семья не всегда будет рядом.
– Черт… – шиплю, поранив палец о вакуумную упаковку мясной нарезки.
Бросив ее на стол, подношу ранку к губам, понимая, мне тоже нужно в воду. Солнце припекает кожу так, что на ней останутся ожоги. Но не могу сдвинуться с места. Я будто вросла в песок у себя под ногами.
Внутри меня землетрясение, которое накатывает волнами. От этих толчков на шее испарина, а в голове бардак.
Он что, был в армии?
Все это время? Весь год?
Мне все равно. Это ничего не меняет.
Я люблю Захара. Да, люблю! Пусть он смотрит на некоторые вещи потребительски, только через призму собственных интересов, и иногда меня это злит, но это не делает его плохим человеком. Просто он не привык тратить время на обдумывание вещей, которые не касаются его лично, он точно знает, что главное в жизни – это близкие люди. У него отличная семья, и да… он хочет, чтобы я стала ее частью…
Это терзает меня особенно сильно именно сейчас, когда из ниоткуда возник тот самый человек, рядом с которым я чувствовала себя так, будто дома. Чувствовала, как никогда в жизни!
К черту. К черту его!
– Можно мне воды… – слышу тонкий голос рядом и поворачиваю голову.
Варя Матвеева смотрит на меня из-под своих пушистых черных ресниц глазами того же насыщенного карего оттенка, что и у ее старшего брата. Ее черные волосы собраны в мокрую косичку, ярко-зеленый купальник очень ей идет.
– Сейчас… – хватаю из сумки-холодильника бутылку, чувствуя, как под кожу иголками забираются воспоминания.
– Я тебя помню, – говорит она тихо. – Ты Полина.
В груди укол.
Плещу воду в стакан, улыбаясь, и отвечаю:
– Я тебя тоже помню. Ты Варя.
Она улыбается, демонстрируя ямочки на щеках и отсутствие переднего центрального зуба.
– Хочешь есть? – спрашиваю, пока она пьет.
– Угу… – кивает, захлебываясь.
Начинаю копаться, вскрывая нарезку и хлеб. Быстро сооружаю для Вари сэндвич, но роняю его на тарелку, когда слышу раздраженный голос за спиной:
– Мне тебя что, к себе веревкой привязать?
Антон бежит к нам, стряхивая с кистей своих рук воду.
– Я только попить отошла… – лепечет ему Варя.
Он возвышается над ней всем своим ростом. Над ней и надо мной тоже. Мокрые шорты прилипли к его ногам, край одной штанины уполз вверх, оголяя каменные мышцы бедра, которые напрягаются от движения.
– Я сказал никуда от меня не отходить. Никуда, Варя. Больше не возьму тебя с собой, – сверлит он глазами ее маленький лоб.
– Я больше не буду!
– Я тебе не верю.
– Анто-о-он… – хнычет она.
Капли воды стекают по его лицу.
Эта прическа делает его черты такими резкими и непривычными, что в животе у меня шевелится новый табун проклятых мурашек. А может дело не в прическе, а в том, что он стал немного другим. Более жестким, даже его голос звучит жестче.
А может, у меня просто проклятые галлюцинации.
Единственное, что я могу сказать с уверенностью – на внутренней стороне его правого бицепса появилась татуировка, которой раньше там не было, но я предпочитаю ее не рассматривать, упрямо отводя глаза от его тела. Тем более что он отрывает взгляд от лица своей сестры и смотрит на меня.
Мне приходится поднять подбородок, чтобы ответить на его взгляд, от которого теперь, в эту секунду, я ни за что не убегу, но глаза все равно предательски скатываются на прямую линию его губ с характерными фамильными особенностями. Его нижняя губа чуть выдается вперед, и это та фамильная особенность, которая его сестре не досталась, зато она есть… у его матери…
Мои собственные губы не двигаются, потому что секунду назад я успела поклясться себе в том, что ни за что не начну разговор первая.
– Привет, – произносит он наконец-то.
Не жестко, а хрипловато–низко. Так, что на моем затылке шевелятся волоски, а по ногам бегут мурашки.
– Привет, – отвернувшись, я беру с тарелки злосчастный сэндвич и вручаю его Варе.
– Спасибо… – забирает его она.
– Хочешь? – вежливо интересуюсь у Матвеева, кивнув на раскрытые упаковки.
– Нет, спасибо.
Я все равно принимаюсь делать новый сэндвич. Чтобы занять руки. Чтобы не реагировать на близость полуголого мужского тела, исключительность которого как в граните отпечаталась на моей подкорке.
Как он двигается, как касается, как… выглядит без одежды… и как он улыбается…
Его молчаливое присутствие в метре от меня нервирует.
– Какими судьбами? – спрашиваю, посмотрев на него.
Он все еще смотрит. В упор смотрит на меня.
– Выходные, как и у всех, – говорит, окидывая взглядом пляж за моей спиной.
Мне вдруг становится этого достаточно. Вдруг понимаю, что его присутствие в метре от меня не просто нервирует, а выворачивает из кожи. С меня этого достаточно.
– Понятно. Тогда отдыхай, – оставляю в покое ни в чем не повинные продукты. – Не буду мешать.
– Ты не мешаешь, – те самые хрипловато–низкие нотки опять щекочут мои нервные окончания.
На моем языке болтается вопрос. О том, где он был весь этот год. Но разве это важно?! Из армии тоже можно позвонить!
– Была рада увидеть, – вру и направляюсь к воде, собираясь проторчать там так долго, как только смогу.